Михаил Козаков «Крушение империи»

Эти последние слова - из царского манифеста, и Лев Павлович неожиданно морщится, как будто вспоминает что-то особенно неприятное: «Под этими замечательными словами такая лживая подпись государя!..»

«Нет, все равно, - успокаивает себя Лев Павлович. - Дело не в нем, не в его правительстве - дело в России! А разве она виновата, что у нее в этот момент такие правители?»

- «…навстречу победе и лучшему будущему».

Румяный глава партии поднял голову и оглядел всех присутствующих. Теперь еще резче бросились в глаза его раскрасневшиеся маленькие уши и жесткие, так хорошо знакомые всем усы. Седые, с пепельными искрами у корней, они были чуть подняты, отогнуты вверх, очертив линию рта, и тщательно приглажены в обе стороны, словно только что парикмахер снял с них сетку наусников, петлями державшихся на этих розовых маленьких ушах.

Усы были «слабостью» профессора, знаменитого политического деятеля: он их холил, и это все знали.

Он любил еще скрипку и английскую конституцию, - и это тоже было хорошо всем известно.

Его недолюбливали за чересчур осторожный, сухой, «профессорский» ум, - это от него скрывали его друзья.

- Решено, значит… - прервал первым молчание Лев Павлович. Он чувствовал себя сегодня «хозяином» дома, обязанным облегчать гостям выход из затруднительного положения, как только оно наступало. А это положение будто создавалось… Депутат с фамилией знаменитого поэта вдруг встал и заходил по комнате, ни на кого не глядя. Сидевший на диване упитанный, с круглой, как пушечное ядро, выбритой головой, Владимир Дмитриевич обратился к председателю:

- Я согласен, Павел Николаевич, с этой окончательной редакцией.