Михаил Козаков «Крушение империи»

«Лисица да оборотень твой Кузьма Гвоздев!» - неожиданно прервал его скрипучий, слегка заикающийся голос из задних рядов, неподалеку от сидевшего там Ваулина, и он, приподнявшись со скамьи, посмотрел вбок на говорившего. Это был рябой, с голым вытянутым черепом и бледными, словно отцедили у них всю кровь, губами седоусый рабочий с невеселым лицом: человек лет пятидесяти.

«А ну, ну!..» - глядел на него Ваулин.

«Т-таких на т-тачке вывозят, вот что!» - не унимался седоусый и, когда открылись прения, первым вышел к желтой дубовой кафедре.

Он не взошел на ее помост, - там все еще стоял меньшевистский лектор.

Седоусый старик, стоя у кафедры и обращаясь то к докладчику, то к аудитории, держал свою речь. Она несколько разочаровала Сергея Леонидовича.

«Не по тому месту, совсем не по тому месту бьешь сейчас, старик! - досадовал он. - Тут тебе никто ничего не возразит».

А старик только и рассказывал о письме своего сына, присланном с оказией из окопов. Сын возмущался несправедливостью и непорядками в армии.

Ввели в войсках телесные наказания. Высшее начальство ни во что не ставит миллионную массу рядовых солдат. В тылу много штаб-офицеров - от капитана до генерала, а на позиции чуть не полком командует прапорщик, а какой-нибудь полковник, пролети за полверсты снаряд, уже «контужен» - едет в Россию лечиться. А солдата - не успеют еще раны зажить - гонят уже в окопы. Все отпускаемое для солдат до них не доходит. Все разбирается по интендантским карманам. Иной войны не видит, а наживается так, что просит, чтобы война еще лет пять продолжалась, - «Гучковы, да Коноваловы, да хозяева нашего завода!» - как будто вернулся старик к теме спора.