Михаил Козаков «Крушение империи»
Она забыла, что он еврей, и думала, что он перекрестится сейчас, - и сама вдруг сделала то же, вынув руку из муфты.
Делала она! это очень редко. Но недавно пришло жестокое письмо из Петербурга об убийстве брата.
Она плакала, но так, чтобы никто не видел того в старом отцовском доме.
Приезд Теплухина мало развлек ее. О деле, ради которого приехал вчера Иван Митрофанович, говорили меньше всего: Людмила Петровна быстро подписала все необходимые бумаги, а чек на задаточную - очень крупную - сумму небрежно бросила в шкатулку с клубками ниток, иглами и тесемками.
Час-другой Иван Митрофанович рассказывал всяческие новости, вместе рассматривали они вытащенную из комода груду фотографических карточек, на которых запечатлены были различные предки покойного генерала Петра Филадельфовича, сам он и вся его семья. Потом она, Людмила Петровна, криво усмехаясь, поведала своему собеседнику историю высылки из Петербурга и про встречу - такую «дикую» встречу на Ковенском! - с неизвестным человеком, пообещавшим раскрыть тайну смерти ее мужа.
- Ну, и что же?.. - почувствовав озноб, спросил тогда Иван Митрофанович, сразу догадавшись, о ком идет речь.
И стал оживленно, неестественно громко разговаривать, узнав, что кандушина месть сорвалась. «Но кто скажет, что она не состоится?»
Под вечер он ушел к родным - к отцу своему, фельдшеру Теплухину, безвыездно жившему тут же, в Снетине, и Людмила Петровна, оставшись одна, вынула из ящика секретера тетрадь в красном переплете, спустила тяжелые сторы на обоих окнах, как будто опасалась чьего-то подглядывания сквозь обледенелые, занесенные наполовину снегом окна, и, придвинув на доске секретера массивную, тяжелую лампу с жарко горящим фитилем, стала писать: