«Рудобельская республика»

Загорелся сарай. Его никто не тушил. Сельчане бежали в лес.

День н ночь гремел бой. Редели красные батальоны. Раненых отправляли в Минск, убитых ночью хоронили у дорог, на сельском погосте и просто в поле. Села переходили из рук в руки по нескольку раз в неделю.

Жгло солнце, трескались от жажды губы, глаза опухали от бессонницы. Поле боя оставлял только тот, кого выносили.

Бойцы видели своего командира то за пулеметом, то он вскакивал с гранатой на бруствер, то первый подымался в штыковую атаку.

— Отчаянный, — говорили про него. — На той войне два Егория имел. За эту и четырех мало.

Легионеры наседали и наседали. Откуда только брались они, сытые, одетые как на парад, с пушками, пулеметами, с новенькими карабинами и длинными сверкающими палашами.

— Откуда? Полсвета их кормит и одевает. Придушить нас Антанта хочет. Только мы живучие, — растолковывал красноармейцам Соловей. Он проявлял немало находчивости и хитрости в боях, чтобы сберечь людей, но с каждым днем их становилось все меньше. А тут еще заболел тифом командир полка. Его отвезли в госпиталь. Собрались ротные и батальонные и, долго не рассуждая, избрали командиром Александра Романовича.

Весь июль красноармейцы то наступали, то отходили. Уже рыли окопы и могилы на окраинах города. Почернели, пообтрепались бойцы и командиры — если не знаком, то и не узнаешь, кто из них кто, — изголодались, обовшивели. Залубенелые черные бинты сдвинулись на глаза, и не было времени, чтобы их перевязать.

Из Минска уже выехал штаб Западного фронта, за ним выезжали в Смоленск различные учреждения и канцелярии, по дорогам на Игумен и на Пуховичи спешили беженцы. Ветер гнал по опустевшим улицам города обгоревшую бумагу, мусор и солому. Все чаще и чаще била по Минску артиллерия.

На окраинах горели деревянные домишки. Поднимались столбы черного дыма. Над городом стоял гул, похожий на погребальный плач.

10-й Минский полк, которым командовал Соловей, сдерживал пилсудчиков на Лагойском тракте, дрался возле

223