- Спасибо, ма! Мы сейчас придем! - потом он глянул на Вадима: - Слава Богу, наконец до тебя дошло. Мудак! Я тебе говорил, не надо! Говорил или нет?!
- Ну… чего теперь? - Вадим опустил голову. - Мудак, конечно… Ну пьяный был… да еще этой стерве напакостить хотелось…
- А напакостил нам!
- Почему нам? Себе… - возразил Вадим. - Ты тут ни при чем. Шашку запалил я…
Виктор долго молча смотрел на него, на его согнувшуюся фигуру, понуро опущенную голову, сигарету, зажатую между длинных нервных пальцев. Всего год им оставался до окончания института. И Виктор, и Вадим на своих курсах считались подающими большие надежды, и если Виктору, может быть, и пришлось бы еще добиваться постановки на «Мосфильме» или какой-нибудь другой студии, то Вадиму самостоятельная работа была обеспечена, уже сейчас несколько известных режиссеров, посмотрев его курсовую работу, предлагали снимать с ними. А теперь… его исключат, как пить дать… Дома у него - одна мать… на пенсии… Вадим рассказывал ему про нее… как она с ума сходит от счастья, что ее ненаглядный Вадинька учится в самом ВГИКе, в знаменитом ВГИКе, откуда вышло столько великих людей, режиссеров, операторов и артистов, и ее Вадинька тоже будет знаменитым и великим… Старая женщина, всю жизнь проработавшая на табачной фабрике и никуда не выезжавшая из маленького Ельца… А теперь она с ума сойдет от горя, узнав, что ее ненаглядного Вадиньку вышибли из института за хулиганство и пьянство, вот черт, знать бы, где упасть - соломки подстелил бы…
- Ладно, пошли сожрем чего-нибудь, - сказал после долгого молчания Виктор.
- Не… - покачал головой Вадим. - Я пивка пойду выпью. Не хочу есть - не лезет ничего…
Виктор жил в центре, в Замоскворечье, и они пошли на Пятницкую в пивной бар. Виктор выпросил у матери двадцать пять рублей, наврав, что ему нужно отдать срочный долг, и потому они были богачами. Взяли бутылку водки, пива, воблы и горячих сосисок с зеленым горошком. Выпили «ерша», поели, закурили. В пивном баре стоял сплошной гул голосов, у круглых столиков толпились мужики и молодые парни. Выпивали и закусывали стоя, пустые бутылки отдавали сгорбленной старушке в поношенном пальто и разбитых мужских ботинках.