- Счастлив играть вот такого мерзавца? - с недоумением взглянула на него Катя.

- Они там все друг друга стоили, - опять подал голос Вадим.

- Сразу видно, милая, что ты не артистка, - усмехнулся Виктор. - Такого мерзавца настоящему артисту сыграть интереснее всего.

«И все же, все же, - подумала Катя, слушая песню, которую пел Виктор, - при власти таких мракобесов, садистов и палачей рождалось и жило настоящее искусство, великое, гневно протестующее». Ей вдруг вспомнилась статья Генриха Бёлля о Солженицыне, которую она прочитала уже в Америке. Бёлль писал, что западное искусство стало безжизненным и дряхлым, словно пожатие старческой холодной руки. Ему не хватает, у него нет той ярости сопротивления, того гневного протеста, той температуры, когда в котле с наглухо завинченной крышкой все кипит, рвется наружу, и стоит только чуть приоткрыть крышку, только чуть-чуть, как вырывается свистящая струя пара, прожигающая ваше сердце насквозь! Такое искусство творится за железным занавесом в Советском Союзе вопреки цензуре, преследованиям и концлагерям…

Виктор перестал петь и отдал гитару Григорию, как-то виновато посмотрел на Катю:

- Что, старуха, память разворошил?

- Да нет… она у меня теперь постоянно разворошенная… Гриша, можно я позвоню от тебя?

- Куда звонить собрались, мадам?

- В Штаты… мужу…

- Ради Бога… Нам выйти?

- Еще чего! - буркнул Вадим. - Я пока не в состоянии двигаться. Я болен!

- У меня от вас секретов нет, - Катя поднялась с дивана, прошла к столу, налила себе в стакан виски, выпила, закурила сигарету и уселась в кресло, подняла с пола и положила на колени телефонный аппарат. Виктор подошел, пристроился на подлокотнике. Григорий машинально перебирал струны гитары. Вадим допил виски, тоже закурил. Катя долго тыкала пальцем в кнопки, слушала короткие гудки, нажимала на рычаг, снова тыкала пальцем в кнопки, набирая многочисленные коды и номер. Наконец, попала.