- Ну, здравствуй, Серый. Беги и скажи своим собратьям, что теперь эта ловушка для вас не опасна. Я все-таки ее отыскал.

Лизнув лицо охотника, окутанный ореолом таинственности матерый зверь скрылся затем в зарослях непроходимой лесной чащи.

- Было бы наивным полагать, что после моей гибели в твоем сознании хотя бы что-то может поменяться. Цель визита твоего известна мне доподлинно. И вот еще: прошу тебя, не надо плакать. Слезы твои не что иное, как инструмент лукавого, поэтому, пожалуйста, не стоит напрягаться.

- Мишенька, какая цель? О чем ты? Я не понимаю.

- Очередная твоя ложь, Людмила. Ты, словно в старых фильмах, как рафинированное существо играешь дурочку передо мной на фоне сталинских портретов. Ты все отлично понимаешь. Понимаешь, но боишься. Ведь для тебя ужасна и недопустима сама мысль, что я могу о вас все знать.

- О нас? О ком о нас? Какая мысль? Ну что ты меня мучаешь? Да объясни же наконец… - Меж тем рыдать вдова не перестала.

Красавец волк, исполненный очей, куда-то убежал, скрывшись среди елей и зарослей малины - наверное, к сородичам? - а вот охотник, поправив на плече ремень ружья, в спокойном и несуетливом русле продолжил разговор с гражданкой Неказистой:

- Ты у нас, Людмила, к несчастью, и есть та благодатнейшая почва, на которой так обильно произрастают все мыслимые виды человеческих пороков. А знала б ты, Людмила, как это прескверно. Когда душа уже вне тела твоего, ты поначалу от радости, неведомой тебе доселе, не ощущаешь тяжести - настолько смерть легка! И лишь потом, с каждым мгновением, груз лжи твоей ушедшей жизни становится все тяжелее, пока не достигает веса огромной, неподъемной, в себя всю скорбь вбирающей плиты. И вот тогда душа невоспарима. Тогда душа под тягостной плитой. А ты с сознанием амебы лежишь под ней и от бессилия упрямо сетуешь на Бога, даже не ведая о том, что Он ведь так и не сумел, не научился нас наказывать. И я бы рад тебя простить, но, видно, не имею права. Так бы хотелось стать поэтом, да мысли все под тяжестью плиты надгробной. Вот оттого и маемся. Его невозмутимости завидовал бы Цезарь. Мои охранники тебя не обманули: действительно той ночью на дороге я встретил девочку с необычайными глазами. Поверь, такое иногда бывает. Особенно когда ты едешь в никуда. Так вот тогда к ее судьбе я не остался безучастным. На следующий день купил хорошую квартиру в центре и положил той девочке на счет такую сумму, чтобы ребенок, когда он повзрослеет, не знал, что есть такое слово, как «нужда», и даже, если вдруг надумает здесь постареть, не побоялся бы кошмарной, унизительной, великонищенской российской старости. Однако чтобы быть провидцем - одних лишь денег недостаточно. Предвидение - не что иное, как состояние души. Но даже если ты имеешь миллионы состояния, то от отсутствия души тебя никто не застрахует. Сейчас ребенок учится в гимназии. Понятно, что дороже и престижней этой школы в столице нет. И каждый божий день ее пожившие на этом белом свете учителя испытывают странный, но благоговейный трепет перед магическим, неповторимым взором этого ребенка. Они готовы падать ниц: столь велики потенциал и степень одаренности его. Ребенок - сущий гений. Его безмерный, невообразимый интеллект заставит академика почувствовать себя грудным младенцем. Конечно же у девочки есть опекун, есть гувернантка. Я ведь не мог не позаботиться об этом. Я, если помнишь, был когда-то олигархом. Ну что мне стоило решить судьбу отдельно взятой девочки, когда я мог, и глазом не моргнув, решать судьбу народа, веками проживавшего в злосчастном ареале моих скважин? Смешно, не правда ли? Что это для меня? Пустяк. Всего лишь необычная и плесенью не пахнущая прихоть, что иногда приносит маленькую радость. Отдохновение души при жизни сытого, который не способен увидеть ноты на бумаге. Такая вот история, Людмила. Однако мне пора.