На минуту в Жене вспыхнула озлобленность на всех: на Сережу с его откровенной преданностью, на Сашу, который буквально месяц водил ее по лезвию бритвы, на Кикабидзе со свойственной ему иронизацией, и она резко обернулась к Сереже.

- Ну, что, успокоился? А теперь вези меня обратно, - глаза ее смотрели злобно и вызывающе, - Ты слышишь меня? Вези. Иначе я пойду пешком.

Она ехидно усмехнулась:

- Или хочешь, чтоб я тебя за это поцеловала?

- Нет, не хочу, - Сережин голос прозвучал слишком сдавленно и трагично, и Женю поразила происшедшая в нем перемена.

Она ожидала растерянности, оправданий, ребяческого лепета, а заместо этого на нее смотрело суровое мужское лицо.

- Прости меня, Сереженька, но мы оба заигрались.

- Это Вы простите меня.

Больше они не проронили ни слова.

Обратно Сережка медленно вел коня под уздцы, и Женя, надменно восседала в седле, и это гнетущее молчание тяжелым бременем ложилось на душу, и так хотелось уединиться, и в то же время, страшно было оставаться одному, и верилось, что Женя обернется, ибо одна единственная улыбка могла б сейчас зародить новую искорку надежды, без которой, казалось, невозможно и жить.

Но Симонова не оборачивалась.

Они уже были близки к съемочной площадке, когда увидели спешащего им навстречу Кайдановского.

- Ты в порядке?- Саша обнял Женю и помог ей спешиться, и, насмешливо глядя на Сережу, добавил, - И как это понимать? Джигитом себя возомнил? Что ты себе позволяешь, мальчишка?

Издевка в словах и тон Кайдановского больно задели за живое.

- Желание унизить и оскорбить меня прилюдно - это и есть мальчишество, только исходит оно от Вас, Александр.

Сережа удивился спокойствию, с которым была высказана эта фраза.

Кайдановский промолчал, и Сережа повернулся и зашагал прочь. Съемки "Пропавшей экспедиции" подходили к концу.

24