«Третья ракета»

Этого я не ожидал. Это не слабость - это бешенство и глупость. Он сошел с ума. У меня поднимается нестерпимая злость на него и до боли сжимаются кулаки. Но ведь рядом немцы! Я снова выглядываю из окопа, однако немцев в поле уже нет - часть их прорвалась в лощину, в наш тыл, во фланг полка. Тогда я бросаюсь к парню и хватаю его за плечо.

- Замри! - кричу я. - Замолчи! Очумел, дурень!..

Но глаза Кривенка по-прежнему бешеные. Стоя на коленях, он хрипит и наступает на меня:

- Ага! Бить! Бей!! Стреляй!! На, стреляй!! На!

Он рвет ворот гимнастерки, треснув, та расползается донизу. Я хватаю его за грудь, он цепко сжимает мои руки, мы недолго боремся, и он кричит мне в лицо:

- Из-за бабы все! Знаю. Гад ты, Лозняк, подлюга!

- Замолчи! - со злостью кричу я и, собрав все силы, рывком бросаю его на землю.

Он падает навзничь, но все еще продолжает кричать:

- Из-за бабы! На друга? Бабский заступник! С ней хочешь?..

Меня взрывает от возмущения и злости на него.

- Дурак ты! Балда! - кричу я. - Ослиная голова! Что ты понимаешь? Зачем ты ее обижаешь? Задорожный сволочь! Он сачканул, чтобы не идти сюда. А она бежала! Из-за нас! По-хорошему! По-человечески! А ты? Чего ты дуришь? Чего бесишься? Пойми сначала!

Кажется; мои слова удивляют его. Он недоуменно умолкает, недоверчиво смотрит на меня, потом на Люсю и, опершись на землю, погружается в оцепенение. А Люся, с виду далекая от нашей ссоры, будто загнанный зверек, жмется к стене. Она не плачет, но видно, как изо всех сил старается сдержать отчаяние и обиду в себе.

Через минуту Кривенок встает и садится. Черная с взлохмаченными волосами его голова бессильно свисает, как у пьяного. Я гляжу на его босые ноги, на плечи с оторванными погонами. Рукав ниже плеча рассечен осколком, на боку мокрое кровавое пятно. Непонятно, что случилось с парнем, который всегда был тверд и держался как надо? Неужели нервы? Но я не хочу успокаивать, уговаривать его, я знаю: чтобы привести его в чувство, нужны строгость, суровость. Но мне некогда - я боюсь, что к нам близко подойдут немцы, и бросаюсь к брустверу.

108