Медленно текущие февральские дни скрашивали только звонки Ирины. К тому же они были хорошим знаком - раз она дозванивалась до меня, значит, ее звонки пропускали.
От Ирины я узнала, что весь мир читает обо мне и моем желании встретиться с отцом. Москва хранила молчание. Ирина посоветовала мне держаться подальше от газетчиков, которые хотят заключить со мной сделку об эксклюзивном интервью, но я ответила, что этот человек, Генри Грис, уже несколько раз звонил и сказал, что отец подписал соглашение с газетой. Как бы ни любила я Ирочку и ни доверяла ей, я понимала, что мне следует поступать в соответствии с желаниями отца.
В телефонных разговорах Ирина то и дело упоминала имена то Кеннеди, то Форда, то сенатора, то конгрессмена - имена людей, которых я и знать не знала. Я каждый раз отделывалась невразумительными возгласами «О-о!» или «В самом деле?», делая вид, что все замечательно и я их всех прекрасно знаю. Я понимала, зачем она кидается именами знаменитых людей - конечно, для КГБ, который, по ее твердому убеждению, прослушивал все наши разговоры.
От нее я узнала также, что пишут газеты за пределами моей страны. В одной газете появилось сообщение, что я уезжаю в Сибирь сниматься в новом фильме. Я сказала ей, что это ложь. Я договорилась с директором студии, он пообещал не занимать меня в новом фильме, пока не решится вопрос о моем выезде к отцу.
Ирина поинтересовалась, знаю ли я Джона Линда, с которым до его высылки из России, по мнению газет, у меня были отношения наподобие тех, что связывали моих родителей. Я рассказала Ирине, что с англичанином Джоном Линдом мы действительно дружили, когда вместе учились в институте. Если Джон Линд и был влюблен в меня, то для меня это осталось тайной.
Многие годы я не видела Джона Линда и ничего о нем не слышала, но, когда газеты начали писать обо мне, получила от него очень милое письмо. У него возникла идея приехать в Москву и предложить себя властям в качестве заложника на все то время, пока я буду в Соединенных Штатах. Я написала ему, поблагодарив за проявленную доброту.