Я почувствовал себя вместе со всем залом прикованным к оратору. Я забыл обо всем на свете и был поглощен ясностью выводов, я верил всему, о чем говорил Ленин. Я был покорен.

Но, поглощенный всецело и своей профессией, помимо общего чувства восхищения я, как губка, впитал в свое ученическое нутро все нужные мне, как актеру, впечатления от речи Ленина. Невольно он и тут стал для меня учителем.

Я убедился, например, что даже в Большом театре, овладев вниманием зала, можно говорить тихо. Я заметил, что интонации человеческого голоса бывают особенно красочны, разнообразны, глубоки и проникновенны, когда они произносятся естественным, а не форсирующим голосом, и когда они произносятся так, то они особенно глубоко проникают в душу слушателя, неся нужную мысль.

Наконец, я окончательно уверился в том, что естественность, непосредственность и правдивость, которые особенно ясно ощущались в речи Ленина, являются лучшими качествами не только оратора, они должны быть и лучшими качествами для актера.

Первая годовщина Октябрьской революции почти не отмечалась постановками новых пьес, приуроченных к этой дате.

Кроме «Фиделио» Комиссаржевский подготовил еще инсценировки двух французских революционных песен – «Марсельезы» и «Са ира» на сцене театра бывш. Зон. Здесь открывался новый театр Художественно-просветительного Союза рабочих организаций, нечто вроде филиала Оперы Совета рабочих депутатов. По мысли Комиссаржевского, который стал его руководителем, здесь должно было быть создано нечто, подобное лаборатории нового, синтетического театра, в котором бы шли и опера, и драма, и балет. При этом театре открывалась и студия для подготовки синтетического актера, то есть актера, умеющего и петь, и говорить, и танцевать. Правда, специализация все же существовала. Были отделения, где упор делался на оперу, или драму, или балет, но все предметы являлись обязательными для всех учащихся. Сюда поступили новые ученики, среди которых были Бабанова, Зайчиков, Жаров, Мессерер.