Многие сверстники перегнали меня, продолжая совершенствоваться и в театре и в кино. Я остался вне театра, вне кино, а занимался только художественным чтением. Времени у меня для этого было достаточно. И художественное чтение не только оказалось более полезным для меня, чем об этом можно было думать, но прежде всего помогло мне не прекращать творческой работы. А полная остановка для актера смерти подобна. Очень мало зрителей, представителей театральной общественности знало, что я не остановился в своем развитии и что художественное чтение открывало для меня новые творческие возможности в театре и кино: мало кто интересовался и слышал меня, а еще меньше было тех, кто надлежащим образом расценивал мою работу по художественному слову.

На пути актера и каждого работника искусств, чье имя стало любимо народом, стоят опасности. Если любовь и уважение приходят к нему в результате упорного труда и совершенствования, то эти любовь и уважение непоколебимы. Но если в такой любви есть доля чрезмерного минутного восхищения, рекламной шумихи, преувеличенной захваленности или вульгаризации любого вида, то неминуемо наступает и обратная реакция.

В моей творческой деятельности наступил момент, когда мне надо было осознать свое положение, понять и примириться с подобной реакцией, так как она была, по сути дела, закономерной. Единственным выходом из создавшегося положения мог быть пересмотр своих позиций, путь самосовершенствования и отхода от лихорадочных, суетливых потуг борьбы за утверждение «своей славы», а вместе с этим утверждение мелких, ставших порочными, своих штампов и «доходчивых» приемов. Я чувствовал себя Мальволио из шекспировской «Двенадцатой ночи», когда ему открылись слова: «Сбрось свою кожу и явись свежим». Рядом с ними вспоминаются последние слова сонета Китса о славе: