Михаил Козаков «Крушение империи»

Рука его не расставалась, играя всеми пальцами, с квадратной русой бородой, спускавшейся с наполовину выбритых щек - полных, мячеобразных. Глаза, веселые и внимательные, были светлы, как голубые капли из прозрачного, искрящегося на солнце озера.

«Толстяк… оптимист по природе», - нехотя доброжелательно следил за его лицом Фома Матвеевич.

И в то же время он чувствовал, что этот спокойный, мягкий человек может стать вдруг - почему-то - чужим и враждебным, - стоит только им разговориться на другую тему. Встречаясь с ним у Карабаевых, Фома Матвеевич не раз испытывал это же самое чувство неясного внутреннего предубеждения, но причины, чтоб укрепиться в этом чувстве, настоящей причины, не находилось.

- Я к вам по важному делу, - сказал Асикритов. Историк штабс-капитан ласково и предупредительно кивнул

головой, но не счел нужным осведомляться, какое именно дело привело к нему журналиста.

- Я советую своим сотрудникам: будьте внимательны ко всем тем, кто добровольно пришел покаяться, - говорил он. - Проверьте сие показание и потом доложите мне: подлеца покараем, а запутавшегося человечка… - И вместо слов Петр Михайлович пренебрежительно махнул рукой, на секунду отняв ее от бороды. - Медленным, трудным путем, господин Асикритов, восходит человечество к своему совершенствованию, и не один крест суждено ему нести на этом пути. Его удручают и тяжесть недугов телесных и материальных, и мучения совести, терзающейся за ошибки против морали, религии или против дружбы, в том числе и политической, и - страх, всегдашний страх перед законной карой! Полагаю,