Михаил Козаков «Крушение империи»

И тут же поймал себя на мысли о том, что, вероятно, неверно судит сейчас о важных и достаточно серьезных обстоятельствах и делах:

«Правда ведь, люди могут быть привлекательные и хорошие сами по себе, но то, что они хотят сделать, не всегда и во всем может мне нравиться, - думал он, ругая себя в душе «карасем-идеалистом» и «вифлеемским ослом». - Наконец, они могут заблуждаться, быть неправы, - рассуждал Федя. - Почему я не должен с ними спорить в таком случае? И при чем тут хорошие отношения?»

И он вновь подумал о Гашкевиче и о Токареве: с кем из них он больше всего склонен сейчас спорить и во имя какой собственно истины? Но вот почему-то чувствует, что спорить придется с Гашкевичем.

В стране была революция, и он готов был отдать ей свое восторженное сердце, наполненное до краев преданностью. В его личной жизни впереди всего остального была теперь любовь: одна Людмила, казалось, могла бы заменить ему весь мир…

И все же приходила мысль: заменит ли, надолго ли?

Федя не думал сейчас ни о чем глубоко и мучительно, но обо всем легко и радостно. С любопытством, которое, конечно же, будет удовлетворено. С неуспокоенностью, которая, конечно же, даст сладость покоя. Все было достижимо, - так сильна была вера в свое счастье.

- …Революция ведь только началась, а не кончилась, Федор Мироныч.

- Да, да, - легко, отгоняя минутное раздумье, сказал Федя. - Все будет хорошо. Все будет очень хорошо… Ох, как жить теперь хочется, - страсть как!..