Михаил Козаков «Крушение империи»

И, взбираясь наверх по цепи дней, мысль Теплухина, уже выбравшись словно на поверхность, быстро бежит теперь мимо последних его годов и - утомленная - ищет приюта в далеком доме теплухинской семьи.

Вот… вот: его вдруг начинает умилять то, что раньше было даже неприятным и чуждым. И, перебрав в памяти каждую деталь, он снисходительно и добродушно вспоминает и те настоящие фарфоровые фигурки слонов, которые мать почтительно ставила на подзеркальник - на вышитой бархатной дорожке.

В памяти его живут не только люди, но оживают и вещи; мысль воскрешала былое спокойствие и уют.

А часто, когда воспоминания о былом не могут в полной мере отвлечь от беспощадной действительности одиночного заключения, приходит на помощь причудливая игра воображения - фантазия.

Иван Митрофанович иногда, в моменты пребывания в общих камерах, встречал людей, которые, как и сам он, жида этим наркозом мысли.

Была своя фантазия и у Теплухина.

Он видел уже себя свободным от насилия тюрьмы. Мысль делала прыжок через пропасть незаполненных дней и годов, оставляя далеко позади тяжелые, темные будни реальной жизни. И перепрыгнув, она продолжала свой безудержный, фантастический бег, не видя уже никакой другой цели, кроме одной: безотчетной выдумки, неограниченного сочинительства.

Его собственный мир объят был пламенем гипертрофии; она сжигала все реальное, существующее и, подгоняемая ветром фантазии, неимоверно раздувала его самого - Теплухина. Гипертрофировались честолюбие, воля, ум, - и все это в мечтах приносилось к подножию славы и самовозвеличивания.

Кем только не видел себя Иван Митрофанович! Но только не тем, кем стал в жизни…