Михаил Козаков «Крушение империи»

Сокровенные, тайные планы ротмистрова писаря Кандуши были грубо нарушены происшедшими событиями. Он растерялся, «ловец человеков»!

Старик Калмыков умер в тот же вечер, когда пришла телеграмма о мобилизации.

Из груди его все время вырывался клокочущий хрип, и глаза его были закрыты и неподвижны.

Иногда хрип становился упрямей, сильней и настойчивей, и, казалось, хочет навзничь поваленный Рувим Лазаревич сказать что-то, в последний раз приказать, и захлебывается невысказанное слово его в клокочущем хрипе, как обессиленный пловец, упавший в кручи водопада.

Какое слово?.. Может быть, требует старик дать ему в руки исчезнувший пергамент, и тогда откроются его закатившиеся глаза и увидят в последний раз последнюю подпись его - приказ родоначальника, кому и как нести на земле его, калмыковское, завоеванное в жизни добро?..

Федя Калмыков шел полем к Ольшанке.

Сидеть дома было скучно и тягостно: приехавшие дети Рувима Лазаревича, похоронив старика устраивали теперь семейные дела. Старшие Калмыковы - врачи - отказались от своей доли наследства в пользу слепого брата Мирона.

Во время этих разговоров Федя чувствовал какую-то неловкость. Он вспоминал недавний ночной разговор с дедом, и тайна погибшего дедовского завещания иногда колебала принятые Федей решения. «Встать и сказать, что я все знаю?.. - думал он, сидя с матерью в углу дивана. - Ведь отец… мы имеем право на половину всего этого состояния. А что же с ним делать? - словно выглядывала откуда-то своевольная ребяческая мысль. - Семен потребует, чтобы я вместо отца помогал ему вести дело?! И он будет прав, конечно… Благодарю покорно! А как же университет, Ира и… вообще своя жизнь?!.»