Михаил Козаков «Крушение империи»

Глотнув из стакана чай, гость в погонах штабс-капитана неожиданно пропел:

А штабы, как мухами,

Сплошь набиты слухами.

- Это, господа, офицерская фронтовая частушка, и она - не в бровь, а в глаз!

- Но Ставка все-таки, Алексеев, например… - все тем же тоном глубоко задумавшегося человека сказал Лев Павлович.

- Я тебе еще раз повторяю, Левушка. Ставка? Я пробыл в ней восемь месяцев. Прошла только неделя, как я перестал быть обер-офицером управления генерал-квартирмейстера, и, поверь мне, я многое видел, многое узнал. Да мне ли тебя учить?! Сам небось в военно-морской комиссии сидишь, - неужели там у вас ничего не известно? Сидишь ведь там, руководишь от имени Думы. Армия, Ставка верховного - это фотография всей нашей страны.

- Фотография, говоришь?.. - исподлобья посмотрел Лев Павлович, но не на собеседника, а мимо него, и на секунду взгляд карабаевский остановился на молчаливо слушавшем, как и все остальные, Феде Калмыкове и словно сказал ему строго и назидательно: «Раз слушаешь тут - сиди и слушай, так и быть, но прошу не болтать потом и ни во что мой дом и семью не замешивать».

Федя выдержал этот взгляд, как проверку, и Лев Павлович, воспользовавшись короткой паузой (гость, утоляя жажду, глубокими глотками допивал чай, выжимая ложечкой сок из лимона), сказал свое: