Михаил Козаков «Крушение империи»

Узенький, сухожилый, с загнутыми кверху усами льняного цвета, в кончиках которых торчали порознь, как у кота, иглы-волоски, и с такими же кошачьими, жмурящимися глазами, не позволяющими взглянуть в себя, - он фамильярно подталкивал растерянно смотревшего Ивана Осиповича, терся запанибрата о его грузную, широкую фигуру, приговаривая:

- Ну, и фатюк же вы, Иван Осипович, ай, какой фатюк, в сам деле! Капиталы даже имеете, а такой…

Не досказав, он чихнул неожиданно - крепко, дважды подряд - и сам себя поприветствовал:

- Будьте здоровы, Илья Лукич!.. Апчхп! Салфет вашей милости… красота вашей чести!

- Я не про политику, - отозвался теперь Иван Осипович и строго посмотрел на него. - Мне политика ни к чему, мое занятие - рыба, и человек я приставу известный.

- Сальных свечей не ест Иван Осипович, чернил не пьет и стеклом не утирается, - что и говорить напраслину! - подсказал пословицу Громов и ухмыльнулся.

- То-то и оно, - оживился Иван Осипович. - Не такой я человек, чтобы!.. Квартирантово письмо, судари мои, читал для обыкновенного интересу. А обыкновенный интерес, думаю, воспретить никто не может.

- Пристав-то и может! - бесстрастно бросил реплику Громов и тем же спокойным, деловым тоном спросил: - С той недели торговать сельдь как будем, купцы святые?

- Уже промеж себя андреевцы и лейхтенбергцы, известно мне, совет держали: делать накидку или нет? - еще больше оживился теперь Иван Осипович, задержавшись у порога.

- Рынок рынку не приказ, - засуетился и узенький, с кошачьими повадками Илья Лукич. - Обговорить надо завтра по всему ряду: как и что, Андрей Петрович. Я так думаю, - кругляк-медяшку справа поставить к довоенной цифирке: для ровного счету.