Михаил Козаков «Крушение империи»

- На усмирение пролетариев, полагаю так - а?.. Эх, господин прапорщик, пипль-попль! Как бы вашим солдатикам не наклали тут!.. Позволю себе высказаться, - дело тут очень сурьезное.

- Стойте, товарищ, не мешайте, - прервал говорившего выступивший вперед рабочий.

Он был одет, как многие, в черный до колен ватничек, на голове - финская с кожаным верхом шапка, сползшая на затылок, и вокруг шеи дважды обмотанное гарусовое кашне. Оно было такого же цвета - серо-пепельного, как и усы и вьющаяся мелкими кольцами от висков бородка рабочего.

- Куда ведете роту, господин офицер? - повторил Власов (это был он) свой вопрос и внимательно посмотрел на прапорщика.

- Туда, куда ей полагается идти в этот час. Уж во всяком случае не на усмирение… - сказал прапорщик Величко.

Он отогнул полу своей шинели, вынул из кармана брюк носовой платок, расправил его и не спеша утер им пересохшие от волнения губы. Кроме того, - подумал он, - этот «житейский жест» должен был свидетельствовать рабочим о его, прапорщика Величко, мирных намерениях.

- Это мы видим, что не на усмирение, - коротко усмехнулся рабочий и вяло махнул в сторону солдат.

- Вы не скажите, товарищ! Ружей-то у них почти нет - это верно. Но обыскать, позволю заметить, глянь, и бомбочки-игрушечки незримо под шинелями! - раздался позади все тот же часто придыхающий, почти захлебывающийся голос, уже обративший на себя внимание прапорщика Величко.

- Кто этот дурак? - вспылил он, отыскивая его глазами за спинами стоявших впереди,

- Без ругани, господин офицер! Не дурак, а трудящийся! - спокойно, но угрюмо отозвался кто-то. - Вот он кто…