Михаил Козаков «Крушение империи»
Иван Митрофанович повеселел.
Он вышел на кухню, где жила сторожиха с семьей, велел сварить купленный вчера кофе, приготовить завтрак посытней, прищелкнув пальцами, сунул рубль на конфеты огненно-рыжей сторожихиной девчонке и возвратился в кабинет. Он проветрил комнату - выгнал в форточку осевший, как облако, папиросный дым и с удовольствием вдохнул в себя сухой морозный воздух.
Иван Митрофанович пришел теперь в состояние того особенного возбуждения, при котором, предчувствуя успех или хотя бы надеясь на него, человек начинает думать стремительней и ярче, когда он преображается даже внешне и в каждом жесте своем, движении ощущает силу предвкушаемой удачи. Вот, кажется, рукавом тряхнуть - так легко все можно будет сделать!
«Согласишься, согласишься ты! - иногда вслух выкладывал свои мысли Иван Митрофанович. - Мой будешь, Пантелейка! Мой! Люди больше верят глазам, чем ушам. Мало ли, что ты скажешь, а доказать силен ты? А я скажу - мне поверят. Пойми ты, ехидина, мне ведь больше доверия будет».
«А вдруг он пойдет, чтоб открыться? Вот возьмет и решит это? - соскальзывала боязливо теплухинская мысль в невеселую сторону, и тогда опять он чувствовал шершавый холодок на затылке и на минуту испытывал то докучное, мучительное состояние, в котором пребывал с утра. - А ведь позвонил, придет… Значит - страхи напрасны и глупы, чего же я?» - тотчас же успокаивал он себя.
И впрямь все страхи рассеивались, и к Теплухину возвращалась уверенность в предстоящем успехе.