Сергей Граховский «Рудобельская республика»

отдавали нам карабины. Словно радовались, что сбыли их. Да какие они там, к черту, поляки! Католики здешние, даже слова по-польски сказать не умеют. От немецких пуль спасались в этом корпусе. А у нас народ. Кому стрелять не из чего — «ура» кричать будет. И это, брат, большая сила! Надо сегодня и завтра, Максиме, перевести отряды поближе к станции. Солдаты наши в лаптях и свитках ходят, так что никто ни о чем и не догадается. А чуть что — из-за любого куста влупят. Отобьют панов, резвины на плечи — и пошли овечкам сено припасать. Попробуй найди их. Анупрею с Прокопом накажи, чтоб до утра примерно полсотни человек с гранатами п винтовками отправили на Ратмировичи.

К полудню вьюга утихла. Выглянуло солнце, заискрились сугробы и заваленные снегом крыши. По улице, скрипя полозьями, поползли сани с дровами, соломой, сеном и мешками ометья. Это течение жизни навевало Александру невеселые думы: сколько еще придется драться, сколько крови пролить, чтобы народ зажил спокойно, по-человечески, чтобы почувствовал себя хозяином на этой земле. Революция только еще начинается.

А еще мучила неизвестность. То, что рассказала Параска, очень походило на правду. Надо поговорить с ревкомовцами и что-то делать, срочно, немедленно. Анупрей с Максимом Усом по селам организовывают отряды, раздают оружие и патроны, назначают взводных. С ними, наверное, и военком — Прокоп Молокович. Неужели они ничего не знают, ничего не слыхали?

Приоткрылись двери, и в комнату вошел незнакомый мужчина в черной поддевке, невысокий, но широкоплечий. Круглое лицо заросло густой, лохматой бородой, из-под припухлых век смотрели острые, пронзительные глаза. Оп поздоровался, стоя у порога, и спросил:

— Где мне увидеть товарища Соловья?

— Я Соловей. Что вы хотели?

— Хотел познакомиться и передать привет от Платона Федоровича.

Соловей аж вздрогнул. Платон Федорович Ревинский — председатель Бобруйского укома — посылал его сюда, обещал помогать и держать связь.