Сергей Граховский «Рудобельская республика»

Как-то после первых петухов в хату с двумя бандитами ввалился Казик. Вошел, как гончий пес, потянул вокруг носом, увидел колодки и инструменты на скамеечке и кинулся к отцу:

— Что за человек?

— Сапожник, сынок. Из Глусска. Старухе валенки подшил, мне головки новые ставит. Спокойный человек и глухой как пень. Не бойся, Казичек.

— Мы свое отбоялись. Пусть теперь нас боятся. Крутятся, гады, как подсмаленные. У нас вон какая сила! Да еще человек двадцать прибудет. По Рудобелке ударим, послушаем, как эти «соловьи» запоют. Ходку уже уходили в Лясковичах.

— Ухлопали, ухлопали! — рявкнул громила в суконном домотканом френче…

Иван Мозалевский не пропускал ни одной подробности, ни единого слова, рассказывал все по порядку.

— А Казик в офицерском мундире и погоны прицепил. Про сестру спрашивал. «Поймаю, — говорит,— сучку, сам кнутом исполосую, чтоб не бегала, а этого работника на первой осине повешу сушиться».

— Где же они скрываются? — спросил Соловей.

— Как коршуны: где ночуют, там не днюют. Больше Загальских хуторов держатся. У атамана девка в Подлуге есть. Возле нее и трется.

Соловей и все ревкомовцы внимательно слушали, даже курить перестали. У Левона Одинца потухла цигарка, прилепившаяся к нижней губе, п свисала изо рта, как гороховый стручок.

— Аникея мы им не простим. И вообще с этой шайкой шершнюков пора кончать. — На обветренных скулах Соловья заходили желваки, губы вытянулись в тонкую ниточку… — Это же целый взвод Мусницкого притаился в нашем тылу. Вчера убили Аникея, а завтра любого из нас могут пристукнуть. — Соловей посмотрел на Левкова: — Бери, Максим, боевых хлопцев и окружайте хутора. Пока переловите шляхтюков, мы с Анупреем и Прокопом будем управляться тут.

— Максим, возьми меня. Я этого Ермольчука как облупленного знаю, — подал голос Терешка.

— Бери, Максим, дед будет самым геройским хлопцем в твоем отряде, — пошутил Молокович.