Сергей Граховский «Рудобельская республика»
не верил, что это большевик и опытный конспиратор. Оп диву давался, глядя, как огромные кошели «бобруйского коммерсанта», кряхтя, тащили в вагон носильщики под самым носом железнодорожной жандармерии.
Перед посадкой поджарый немец с густо усеянным большими веснушками лицом и с белыми поросячьими бровями проверил потертое удостоверение Балашова, буркнул короткое «geh» и принялся за следующего. Возле поезда уже толпились люди. На перроне горело два тусклых фонаря. В вагонах, казалось, в темноте ночи кто-то прорезал мутно-оранжевые окна в еще далекий рассвет. Пахло паровозным дымом и мокрой сиренью. Балашов стоял у вагона и напряженно смотрел на открытые двери вокзала: «бобруйского коммерсанта» не было. Он забеспокоился, обождал еще несколько минут и втиснулся в толпу мешочников, которые с криками и руганью ломились в вагон.
В самом конце он нашел свободную верхнюю полку, бросил на нее маленький фанерный чемоданчик и стал устраиваться на ночь.
Трижды прозвонил станционный колокол, заревел, зачихал паровоз, дернулся вагон и покатился во мрак ночи. Поезд стучал, скрипел, шатался, как старый немазаный воз, останавливался у каждого столба. Вагон говорил, спорил, храпел, кашлял, задыхался от густого тяжелого духа.
В Шклове, Могилеве и Жлобине немцы проверяли документы, светили в лица карманными фонариками, похоже, что кого-то искали, вытаскивали из-под лавок заспанных пассажиров. Те, очумелые от тяжелого сна, долго почесывались и не понимали, чего от них хотят, потом шарили за пазухами, отыскивая свои билеты и николаевских времен паспорта. Немцы чмыхали носами, ворчали: «Est ist schweine Gestank»1, ругались отборным русским матом, кого-то волокли, пинали, ссаживали. Свидетельство на имя Павла Михайловича Балашова, очевидно, было безупречным, да и вид владельца его не вызывал никаких подозрений.
Вдруг кто-то стукнул его по ноге. Павел Михайлович поднялся и увидел в проходе Антонова.
— Пора вставать, землячок, скоро будем дома. — Сказал и пошел в тамбур.
1 Свиной смрад (нем.).