- Какая ж ты у нас дуреха? Ты - умница. Ну и тем более не обратить вниманья на тебя - ну просто не возможно. Давай-ка лучше поцелуемся носами.

Носы соприкоснулись, после чего немедля был продолжен разговор.

- Я вот еще о чем подумала, папуля, - сказал ребенок, глядя в потолок, - вот если б вы меня нашли чуть раньше, наверно б не успели с мамой разлюбиться.

- Лариска, кто тебе сказал?..

- А говорить не надо. Я же не слепая. Просто очень жаль. Но и, в конце концов, не так уж страшно. Достаточно того, что я вас одинаково люблю. А это главное. Ведь так, папуля?

Кивнув согласно головой, Пал Палыч промолчал.

- А мама наша все равно уйдет в монахини, - бесстрастно произнес ребенок.

- Что ты такое говоришь, Лариса? - Пал Палыча буквально в миг приподняло с кровати. Он не мигая пристально смотрел в глаза ребенку. - Что ты такое говоришь?

- Я говорю, что чувствую и вижу. Наверное, все то, что раньше дорого ей было в жизни, ушло и больше не вернется. Она не сможет жить, как прежде, а в будущем ей просто некем жить. И, значит, есть одна дорога - к Богу.

- Как некем? Что ты там плетешь? - Пал Палыч окончательно расстался с мыслью под утро подремать с часочек. - А ты, Сережка?.. Как же некем?

- Ну, мы с Сережкой… Мы скорей с тобою. И мама это знает. И ей в душе от этого за нас спокойно. Она у нас хорошая и добрая, вот только… Только мамуля никогда не знала, что она будет делать завтра. Нет-нет, она уйдет в монахини, увидишь.

- Она тебе об этом говорила?

- Ни словечка. Об этом никому не говорят. Ты знаешь, где она сейчас?

- Как где? Наверное мамуля спит еще…

- А вот и нет. Она еще вчера чуть свет уехала к дяде Сереже в Тихонову пустынь… Ой, прости, опять забыла! Я знаю, что его нельзя так называть, но он мне разрешает. Всегда смеется, говорит, что можно. О, Боже-Господи, как я его люблю! В нем тоже сгусток света. Я Филарета вижу хорошо. В нем тоже нет ни серого, ни черного, ни злого. Одно сияние, одно добро.