- Господи, забери меня. Молю тебя. Мне, правда, больше нечем жить, - чуть ли не цитируя свою приемную дочурку, с которой встретился когда-то на мосту, Остроголов лежал в своей постели и, глядя в потолок с лепниной, едва мог шевелить бескровными потрескавшимися, будто в засуху земля, как известь белыми губами.
Вероятно, Бог его услышал и сжалился над ним. И случилось это, как нам кажется, именно в тот момент, когда он ясно ощутил, как его давно умершая мать нежно коснулась холодной руки сына.
- Мама! Мама! Я не хочу! Спаси меня, мама! - плача как ребенок, будто недорезанный орал респектабельный господин, когда открыл свои переполненные ужасом глаза, бессознательно вращая головой во все стороны.
Немного отдышавшись, понял, что сидит в своем любимом, огромных размеров кресле в гостиной напротив камина, в котором мелодично потрескивали сухие березовые поленья.
- Мишенька, Боже мой, что случилось? - на крик в гостиную вбежала высокая красивая ухоженная блондинка, держа в руке дорогое бриллиантовое колье. - Ты сейчас так кричал, не представляешь. Что, тебе опять плохо?
Медленно поднявшись с кресла, респектабельный господин - назовем его Михал Михалычем вплотную подошел к жене и, как-то неестественно тараща в сторону глаза, тихим и спокойным бархатным голосом сказал:
- Скажи, Людмила, такие вот камни на себя напяливать… Не жирно ли будет? Для Жорика-то? И потом, ну что за пошлый ресторан ты выбрала для кормления своего любовника? Что нам с тобой, своих рогов что ли не хватает? Или это намек? Если намек, то вдвойне пошло. Иногда отказываюсь тебя понимать. Ты же у нас эстетка.
Часто задышав и не сказав ни слова в ответ, Людмила Георгиевна опустилась на широкий кожаный диван, так удачно в тот момент оказавшийся как раз под ней. И слава Богу. Иначе бы гарантированно прямо на пол.