И хозяйка комнаты тоже была старая, тяжелая. Мне жаль толстых старух, они совсем беспомощны. В ее искательном взгляде было что-то унизительное, мне даже стало неудобно, будто я делал что-то нехорошее. А ничего плохого я не делал. И Костя не делал. Он рассматривал нэцкэ.

Фигурка изображала двух человечков, нищих музыкантов, со скуластыми монгольскими лицами, узкими щелочками глаз и приплюснутыми носами. Крохотная деревянная скульптура, размером со спичечную коробку, не больше. Музыканты шли сквозь дождь и ветер, их лохмотья развевались, желтые лица были опалены солнцем. У одного человечка рука лежала на крошечном барабане. По выражению их лиц, по растянутым ртам было видно, что они поют нечто жалобное, однообразное, привычное. Вечные скитания, вечные лишения… Ножки крохотные, голова большая, щеки отвислые, видна только одна рука, пропорции нарушены именно так, чтобы подчеркнуть их выразительность. Просто удивительно, как все это удалось передать на таком крохотном кусочке дерева.

- Сколько вы хотите за нее? - спросил Костя.

- Мне говорили, она стоит пятьдесят рублей, - нерешительно ответила старуха.

Я вытаращил глаза… Неужели эти фигурки ценятся так дорого?

Костя поставил фигурку на стол.

- Вам надо ее оценить.

- Мне трудно ездить в антикварный.

- Пошлите кого-нибудь.

- Мне некого послать… - Старуха жалко и искательно смотрела на Костю. - А сколько бы вы дали?

- Раз вы так дорого ее цените, вам надо съездить в антикварный.

- Все же сколько бы вы дали?

- Один мой товарищ выменял отличную нэцкэ на матрешку, - сказал Костя. - Лучше оцените ее в антикварном.

- Куда я поеду… Сколько она, по-вашему, стоит?

- Самое большее - пятнадцать рублей… И то… - Костя снова взял в руки фигурку, - я беру ее потому, что собираю работы Томотады или под Томотаду.