Может быть, меня раздражает бурная деятельность молодого Агапова? Он на всех углах твердит, что неизвестный солдат - это старшина Бокарев, собирает материалы о его жизни и подвиге - словом, шумит, шумит, шумит… А ведь неизвестный солдат вовсе не Бокарев. Девяносто из ста за то, что это Краюшкин. Хочется осадить очкарика, поставить его на свое место!

Но не это главное. Слишком много сил и времени потрачено, слишком много усилий сделано, осталась самая малость, все уже почти ясно - жаль бросать. И стыдно перед дедушкой. Он говорил об этом только тогда, когда я сам заговаривал. Однако я чувствовал его интерес не только к солдату, но и к самому тому факту, что я этим занимаюсь. Он это одобрял и был бы разочарован, если бы я бросил. Хотя и с огорчением, он примирился с тем, что я уйду с участка. Но если я брошу дело неизвестного солдата, он мне не простит.

- С начальством поругался - дело обычное, с товарищем подрался - тоже исправимо, - сказал дедушка, - но если сердце не лежит - значит, не судьба.

- Я там больше работать не могу, - твердо объявил я.

- Не можешь - значит, не можешь. Найдешь другое место. А что касается солдата, то игрушечная картонка - серьезное доказательство в пользу Краюшкина. И кисет как будто говорит за него. А свидетели склоняются больше к старшине. Так что окончательных данных нет. Но есть еще одно… - Дедушка посмотрел на меня, потом значительно произнес: - У Бокарева мать живая.

Смысл этой фразы дошел до меня гораздо позже. А тогда я сказал:

- Краюшкин! Не вызывает сомнений. Но чтобы убедиться окончательно, надо ехать в Бокари.

- Конец не малый, - заметил дедушка.

- Поездом до Москвы, самолетом до Красноярска, а там, наверно, тоже самолетом до Бокарей.

- И обратно, - напомнил дедушка.

- Я там не собираюсь оставаться.