Анатолий Рыбаков «Тяжелый песок»

Я встал, она протянула руку, это было не рукопожатие, а легкое прикосновение, улыбнулась коротко и официально, улыбка тут же сошла с ее лица, она уселась в кресло и, знаете, не проронила ни слова. На ее лице я не только не видел сочувствия отцу и всем нам, наоборот, я чувствовал неприязнь: мы осложнили их жизнь. Было видно, что с Левой они уже все обговорили, она в курсе всего, не задала ни одного вопроса, не вставила ни одного замечания, это было не ее, а чужое дело, и сидела она здесь для того, чтобы не дать мне втянуть Леву в «историю». И если бы она вступила в разговор, то я точно знаю, что бы она сказала. Она бы сказала: "Неужели вы не понимаете, кто ваш брат и к чему это вас обязывает?" Вот что бы она сказала. Но она ничего не сказала, молчала. Единственный раз открыла рот, когда в кабинет вбежала ее дочь, маленькая девочка в пальтишке и берете, собиралась гулять, за ней стояла домработница, тоже готовая к прогулке, в пальто и платке.

- Оля, что нужно сказать дяде? - ровным шкрабским голосом спросила Анна Моисеевна.

Заметьте, не "дяде Боре", а просто "дяде", обыкновенному посетителю.

- Здравствуйте! - догадалась Оля.

Лева погладил ее по головке - видно, любил девочку - и сказал:

- Здравствуй, дядя Боря, повтори!

Она послушно повторила:

- Здравствуй, дядя Боря…

Слава богу, Лева хоть немного исправил положение, видно, не так уж послушен своей Анне Моисеевне.

- Анна Егоровна, больше часа не гуляйте! - приказала Анна Моисеевна.

- Добре! - ответила та.

О деле отца Лева говорил спокойно, но я понимал, что оно его волнует. Волнует и само по себе - он любил отца, волнует и потому, что в связи с этим делом его ждут неприятности и осложнения и, безусловно, освободят от работы в обкоме: какой может быть авторитет у руководящего работника, если его отца обвиняют в уголовном преступлении?! И его действительно вскоре перевели на другую работу…