Анатолий Рыбаков «Тяжелый песок»

Надо вам сказать, что Дина говорила по-немецки, как я, то есть говорила свободно. В нашем доме немецкий был как бы третьим языком. К тому же Дина много времени проводила в доме Ивана Карловича, занималась музыкой с его женой Станиславой Францевной, а в доме Ивана Карловича говорили по-немецки, и в школе был немецкий. Но здесь, у Штальбе, Дина и вида не показала, что знает язык: в гетто это было опасно. Людям, знающим немецкий, могли дать не слишком приятные поручения, скажем, переводить жителям гетто бесчеловечные немецкие приказы и, значит, быть в какой-то степени их помощниками.

И когда переводчик перевел ей вопрос Штальбе, Дина почуяла в этом вопросе ловушку и ответила:

- Ничего я не умею.

- А мне говорили, что ты хорошо поешь, - сказал Штальбе.

- Пела в школе, все уже забыла давно.

- А вот твои бывшие учителя хотят, чтобы ты пела в клубе.

- Я не могу петь, разучилась, и у меня голос сломался, я хриплю…

Она действительно хрипела, все они хрипели и кашляли: полуголые, валили лес зимой на морозе, весной под дождем.

- А где твой отец? - спрашивает Штальбе.

- Работает на железной дороге.

- Он разве не еврей?

- Нет…

- Наверное, он и хлопочет за тебя, - как бы размышляя, произнес Штальбе.

Это замечание, я думаю, заставило Дину на минуту растеряться. Неужели отцу нужно, чтобы она выступила в клубе? Чтобы пела?! Чтобы она пела перед «ними»?! Неужели отец хочет «им» угодить?