Из Казани в Омск я добиралась в теплушке два месяца. Звоню в дверь. На меня смотрят удивленно: это что еще за явление?..
- Я - Таня, - говорю растерянно. (А как же «пригреть, обнять, прижать к груди»?..)
- Да, да, Танюша, конечно…
В голосе тетки тоже растерянность. И я понимаю, что она просто забыла о моем приезде. К тому же, как выяснилось потом, я явилась в самый разгар семейной драмы. Тетка с двумя сестрами и сыном в Омске. А муж крутит в Москве роман с молодой латышкой. До племянницы ли в такой ситуации?
В Омске я узнала о гибели моего брата. Похоронка пришла маме в лагерь, а мне почтальон принес перевод на сто рублей. На обороте значились только имя и фамилия: Юрий Беленький - и ни одного слова приписки. Это значило, что на случай гибели он просил переслать сестре все свои деньги. Рыдаю над этим переводом, тетка смотрит равнодушно: «Что поделаешь, война».
Бегу в школу к нашей любимой учительнице Клавдии Федоровне, показываю ей перевод, говорю: «Теперь у меня не осталось никакой защиты». Она садится рядом со мной на парту, обнимает меня: «Бедная девочка».
Но были, конечно, и свои радости. В Омск был эвакуирован Театр имени Вахтангова. И наш одноклассник, сын вахтанговской актрисы, доставал нам контрамарки на все спектакли. Мало того, мы ставили спектакли и сами. Наша Клавдия Федоровна считала, что учить историю только по учебникам недостаточно. Она и была у нас режиссером. В «Декабристах» я играла княгиню Волконскую. Успех. Нам, шестиклассникам, рукоплескали сами старшеклассники, такое только во сне могло присниться. Я снимала костюм княгини, надевала свои рваные ботинки, вместо подошвы подкладывался кусок картона, и, счастливая, добегала в них до дома по деревянным омским тротуарам.
А летом нас, шестиклассников, посылали в колхоз на работу. Нормы большие: окучить 8 соток картошки за день. Трудно, спина не разгибается, зато мы получали по шестьсот грамм хлеба на день. Буханку в кило восемьсот нам выдавали на три дня. Мы ее съедали сразу, не задумываясь о завтрашнем дне. А завтра похлебаем баланду, которую готовила разбитная повариха, - и ладно…
В итоге скажу: жизнь у папиного брата, как потом и у папиной сестры в Омске, была трудна. Все, о чем я вспоминаю, мелочи, но они непереносимы для ребенка.
Москва. Серое зимнее утро. Мы завтракаем. Тетка кладет на тарелку себе и дочери белый хлеб, нам с дядей - серый. Дядя этого не замечает, он погружен в свои мысли. Мы делаем себе бутерброды - масло и джем. (Реклама тех лет: «А я ем варенье и джем».) Но эта разница в хлебе унизительна - хочется заплакать или выйти из-за стола, сказав: «Спасибо, я сыта». Нет, делаю вид, что все хорошо. Кофе пьют только взрослые - детям вредно, но банка со сгущенным молоком запирается после завтрака в шкаф. От кого? От меня, от домработницы? Думаю про себя: мама моя никогда бы так не поступила. Или: едем летом на Украину - там жизнь дешевле, а дядька мой, несмотря на свой высокий чин, получает скромную зарплату. А тут еще лишний рот - я. И все-таки тетка покупает нам вышитые украинские блузки. Ну купи одинаковые, сообрази. Нет, у меня вышито только чернокрасным крестиком, а у Вики там и желтый, и зеленый, и красный цвет. Красивее, конечно. Опять чувствую себя сиротой.