Время от времени он отрывался от стола, чтобы крикнуть Анюте: «Анна Егоровна, чаю!» В его голосе звучали командирские нотки. И наша Анюта, строптивая, с независимым характером, покорно откликалась: «Щчас, Женя, щчас!» Она была из-под Саратова и букву «щ» выговаривала твердо. Анюта считалась у нас членом семьи - всю жизнь, повторяю, я с ней связана. Ира была ей как внучка, я - дочка, но Женю она признавала хозяином. При том что бывали у нее хозяева и посолидней: мой отец, замнаркома, наш посол в Японии, расстрелянный в те же тридцатые годы, и, наконец, Потемкин, единственный умерший своей смертью. Когда гости нахваливали Анютины обеды, Женя усмехался: «Над пирожками Анны Егоровны плакали члены Политбюро!»

Анюта считала Женю хорошим мужем: в тратах не Упрекает, на кухню не лезет. Но со своей крестьянской подозрительностью была «на стреме»:

- Все смеялси по телефону, потом побрилси, надушился и побег. (Мол, не зевай, Танюшка!)

- Прекрати, - прерывала я ее достаточно грубо. - Надоели мне твои бредни.

В статье о Тютчеве, написанной за один день, было двадцать восемь машинописных страниц. Гораздо больше было, естественно, рукописных, все без единой помарки, без единого вычеркнутого или вставленного слова. Черновики у Жени существовали только тогда, когда он писал стихи. Выкинутые строфы. Перечеркнутые или неоконченные строчки. Иногда вновь написанное стихотворение ложилось н а какое-то время в стол, иногда страница тут же рвалась на части. И только статьи о поэзии или о поэтах писались сразу набело. Все было продумано, все прокручено в голове до того, как Женя садился за письменный стол. Статьи о Тютчеве, Фете, Некрасове, Антокольском, большинство заметок о поэзии было написано на улице Фурманова, там же было написано и стихотворение «Пророк» - одно из лучших, на мой взгляд, Жениных стихотворений.

Выходит, веселый, из своего кабинета. Мы сидим, ужинаем - я, Ирочка, Анюта. Подсаживается к нам.

- Сейчас я вас пригвозжу к позорному столбу! - И читает:

И вот я возникаю у порога…

Меня здесь не считают за пророка!

Я здесь, как все. Хоть на меня втроем

Во все глаза глядят они, однако

Высокого провидческого знака

Не могут разглядеть на лбу моем.

Они так беспощадны к преступленью!

Здесь кто-то, помню, мучился мигренью?

- Достал таблетки?! Выкупил заказ?

- Да разве просьба та осталась в силе?..

- Да мы тебя батон купить просили!

- Отправил письма? Заплатил за газ?..

И я молчу. Что отвечать - не знаю.

То, что посеял, то и пожинаю.

А борщ стоит. Дымит еще, манящ!..

Но я прощен. Я отдаюсь веселью!

Ведь где-то там оставил я за дверью

Котомку, посох и багряный плащ.