Сережка не чувствовал своего тела.

Онемевшие от холода руки еле дотягивались до кружки горячей воды, но и эта спасительная влага, на минуту согрев, не приносила облегчения.

- Ну, как, вспомнил, за что избил Косого? - два раза в сутки к нему заходил Кум с одним и тем же вопросом, - Послушай, Шевкуненко, ты чего упрямишься? Я читал твое дело… Слезы, да и только. Ты же не уголовник. А Косой - урка известный. Ты заговоришь - мы ему срок намотаем.

- Зачем же Вы меня здесь держите, если я не уголовник, - усмехался Сережка.

Он не нанимался в адвокаты к Косому, но и доносить на него считал для себя недопустимым.

Дверь закрывалась, и Сережа опять оставался один на один с холодом.

Холод мучил его, сковывал все тело, словно, покрывая все внутренности тонкой коркой льда. Сережка цеплялся за стены, силясь устоять на ногах, заставлял себя мерить шагами страшное угрюмое помещение, но ноги непослушно подкашивались, и не было мочи подняться, и тогда, обессиленный, он валился на пол, отдаваясь власти уничтожающего мороза.

Внезапно озноб сменился теплом.

Стало жарко… Сережка уткнулся лицом в мягкие локоны Женечки Симоновой.

- Сереженька, какой красивый мальчик, Сереженька.

Сережа чувствовал, как ее губы прижимаются к его губам. От нее пахнет клубникой; она, наверное, ела клубнику, и он с жадностью вдыхает аромат ее губ, ее тела, ее волос, но Женечка исчезает, и вместо нее растерянное лицо матери.

- Как ты мог, Сереженька, как ты мог? Что же ты наделал?

- Вот такой я мерзавец, - Сережа хохочет; мать в ужасе закрывает лицо руками, а Сережа продолжает хохотать, и так много зловещего в этом смехе, так много в нем от дьявола.

И вдруг его останавливает чье-то суровое:

- Что такое, сынок?

Сережа оборачивается и видит отца.

- Папа, папочка, - он становится маленьким ребенком и прижимается всем телом к Юрию Александровичу, потом устраивается у него на коленях и просит:

- Покатай.

58