Глава 15

Похороны Зои Алексеевны проходили слишком скромно. Вика приехать не смогла (ей не разрешили въезд в Советский Союз).

Несколько женщин, обступивших гроб, кладбищенская тишина; ни тебе моря венков, ни тебе поминальных речей правительственных чиновников, словно в наспех вылепленном сценарии непутевый писатель решил смазать неудавшуюся главу, без которой, увы, нельзя было обойтись, но и пространно описывать тоже не было мочи.

"Мосфильм" не пожелал взять на себя организацию, и Юре пришлось долго хлопотать, чтоб выбить место на Ваганьковском кладбище.

Так, по скромному, заурядно отправлялась в последний путь женщина, по отношении к которой сами эти понятия, казалось, были недопустимы.

Сережа стоял в задних рядах.

Несмотря на побои, нанесенные ему на Петровке, Сережка все-таки решил обязательно присутствовать на похоронах. На него искоса поглядывали, ему даже казалось, что начинали шушукаться, но Сережа решил быть выше всяких пересудов: он пришел попрощаться с женщиной, которая после Ольги и матери была для него самым близким человеком, и не его вина, что рассеченная губа и синяки обезобразили его лицо.

- Ну, что, тетя Зоя? - подойдя поближе и наклонившись над гробом, Сережа поправил покрывало и цветы.

Ему хотелось сказать ей, что он изменится, что будет сильным и не подведет ни ее, ни маму. Но слова не шли, и не было слез, и одна только горечь разъедала все внутри, бешено метаясь по уголкам сознания, не находя выхода.

- Кто это? - услышал Сережа перешептывание за спиной.

Несколько разъяснительных фраз и поспешно брошенное "уголовник", которые Сережа уловил краем уха, заставили его насторожиться и побледнеть.

Даже здесь, в такую минуту его пытались оттолкнуть и обидеть. Сережка вдруг явственно представил, как Фёдорова отреагировала бы на эти слова, как поднялась бы и, бесцеремонно отчитав, выгнала бы обидчика из толпы скорбящих, но Зоя Алексеевна неподвижно лежала в гробу.

Сначала папа, потом Калинин, теперь Фёдорова… Близкие и дорогие, они покидали Сережку, замыкая вокруг него кольцо одиночества, и среди людей привычного для него круга он начинал ощущать себя изгоем, и не хотелось мириться с этим. Надо было резко и бесповоротно менять свою жизнь.

Он уйдет от них; он уйдет туда, где его принимают, уважают, где с ним считаются, где лживость и трусость, вовремя выявленные, оказываются не у дел и человека ценят не по дипломным корочкам, а по поступкам.

66