С того дня Зоя спала, положив рядом письмо и рисунок Виктории. Иногда она уже перечитывала его, не плача. Придет день, дорогая моя девочка, и Бог даст, я еще осыплю тебя яблоками и конфетами.

Слухи поползли после того, как однажды взревели разом все заводские гудки, да так громко, что женщины услышали их даже в камерах. Умер Сталин! Поначалу в это невозможно было поверить. Умер Сталин? Да как такое может быть, ведь он не был обыкновенным, земным человеком? А что, если и вправду умер? На лицах, годами не знавших улыбки, затеплились едва уловимые признаки надежды.

Взобравшись на стол, Зося громогласно объявила:

- Внимание, дамы! Наступил великий час! Исторический час! Когда умирает человек, которого мы не любим, это повод для радости.

Зоя схватила ее за юбку:

- Слезь, Зося, и не кричи так громко. Хочешь загреметь в карцер?

Зося нетерпеливо стряхнула ее руку.

- Вы слышите, что она говорит, дамы? Это голос страха, а со страхом покончено. Скоро мы все будем свободны.

На следующее утро в камеру вошли две надзирательницы.

- Грушевская, - сказала одна из них, - ты отправляешься в карцер за нарушение спокойствия.

Другая провела рукой по столу.

- Кто сегодня дежурит по камере?

Зоя вышла вперед, на ее лице застыла горькая усмешка. У них же есть список, они прекрасно знают график дежурств на каждый день.

- Я

- В камере грязно. Ты тоже идешь в карцер.