До возвращения из карцера Зоя отдала Лиде Руслановой письмо и рисунок Виктории на хранение. Она знала, за что ее наказали. Это не имело никакого отношения к порядку в камере, в которой было ничуть не чище и не грязнее, чем обычно. Все дело в выходке Зоей. По каким-то лишь им понятным соображениям Зою считали заводилой. Поскольку Зося всегда выступала с речами, а Русланова часто принималась качать права, Зое отвели роль возмутительницы спокойствия. С тех самых пор, как она устроила голодовку, ее постоянно подозревали в том, что она выступает зачинщицей всех беспорядков.

Через пять дней, когда ее освободили из карцера, Зое разрешили вернуться в камеру, но только для того, чтобы собрать свои вещи. Ее дружбе с Руслановой и Зосей пришел конец. Зоя обняла их обеих, взяла у Руслановой письмо и рисунок дочери и последовала за надзирательницей в новую камеру.

Там уже находились двенадцать пожилых женщин. Они стояли на коленях, склонившись в молитве. Выяснилось, что это монахини русской православной церкви. Тринадцатая, более молодая, сидела в стороне, читая книгу. Увидев Зою, она кивнула. На вопрос, что она читает, женщина протянула Зое книгу Сталина.

- Говорят, он умер, - сказала Зоя. Женщина яростно затрясла головой:

- Этого не может быть. Никогда!

- Вы так слепо верите в него? Если вы так ему преданы, то почему вы здесь? - улыбнулась Зоя.

Женщина вызывающе вздернула подбородок:

- Я заслуживаю наказания. И все из-за мужа. Он был врагом народа, и его расстреляли. Меня справедливо наказали за то, что я была замужем за таким человеком.

Двенадцать монахинь в миру всегда держались вместе. Когда они узнали, что их духовный отец работает на НКВД, донося обо всем, что у них происходит и говорится, женщины ушли от него, обосновавшись отдельно. Местные власти усмотрели в этом преступное деяние, и их арестовали.