Когда я услышала, что он умер, я заплакала. Умер мой прадедушка. Я не поняла, почему мама, вернувшись с работы, улыбалась.
- Сталин умер, - сказала она, словно сообщая добрую весть.
Я была в ярости.
- Как ты можешь улыбаться? Ты хочешь, что бы мы все умерли?
Для меня смерть Сталина была равнозначна смерти Бога.
Мама бросила на меня печальный взгляд.
- Станешь немного старше, тогда поговорим. Надеюсь, ты все поймешь.
Она раздала нам черные повязки с красными полосками, которые ей выдали на работе.
- Их следует носить на левой руке, - объяснила она. - Мы будем носить их только на улице, не дома.
Какая она бессердечная, решила я и не снимала повязки ни в школе, ни дома. Я и сейчас не понимаю, почему так поступала, и почему все это так много значило для меня. А может, мне просто нравились красные полоски, красиво смотревшиеся на темном платье? И все же более вероятно другое объяснение: мысли о дедушке Сталине каким-то странным образом увязывались, видимо, с мыслями об отце. Я не понимала тогда, как страстно хотела иметь отца, такого же, как у других детей в школе. Собственно, мне хотелось любыми путями стать ровней другим, более счастливым детям, и первое, что могло в этом помочь, - это отец. Будь у меня отец, он никому не позволил бы обижать меня. Он бы не так уставал, как мама, у него хватило бы сил любить меня.
Потребность в отце становилась со временем все более настоятельной - и в детстве, и в зрелые годы, став причиной многих ужасных ошибок.