Наконец объявили посадку, и, схватив меня за руку, Генри ринулся к самолету. Мы оказались на борту первыми, и меня несколько озадачила сцена, которую он закатил стюардессе, требуя, чтобы нас поместили в первый класс. И это тот самый человек, который знал все-про-все на свете? Кроме одного: в самолетах Аэрофлота есть только один класс.

Но он добился того, чего хотел. Нас посадили на два передних места. Генри настоял, чтобы я села к окну, и, бросив последний взгляд вокруг, уселся рядом.

- Что за глупый скандал вы учинили? - шепнула я. - В Советском Союзе нет никаких первых классов. Уж кому-кому, а вам следовало бы знать.

Генри улыбнулся.

- А я и знаю. Просто хотел заполучить эти два места, чтобы перед нами никто не торчал. Теперь всем виден только ваш затылок.

Самолет оторвался от земли, я смотрела сверху на исчезающую в облаках Москву. Невероятно! Я и в самом деле покидаю Советский Союз и с каждой уходящей минутой становлюсь на минуту ближе к отцу. Достав носовой платок, я вытерла под очками слезы.

- С вами все в порядке? - спросил Генри. Я кивнула.

- Через три часа мы прилетим в Брюссель, где нас встретит Джон Чекли, журналист из нашего лондонского отделения. Он станет еще одним вашим телохранителем. Мы отвезем вас в гостиницу при аэропорте, и вы сможете отдохнуть, ведь до отлета в Нью-Йорк останется несколько часов.

Я отвернулась к окну, но, кроме облаков, ничего не увидела.

Генри обернулся к сидящим позади нас мужчине и женщине.

- Простите, не скажете, который час? - обратился он к ним по-русски.

Мужчина ответил на немецком, что не понимает вопроса.

Генри кивнул. Именно это ему и нужно было знать.

Потом вытащил магнитофон.

- Хочу, чтобы вы рассказали мне все, что помните о своей жизни.