Живущий во Франции писатель русского происхождения Андрей Ляшко, данными которого пользовался Доминик Фернандес, в свое время получил доступ к архивам Чайковского и отправился в его дом в Клину. Он удостоверился в том, что во многих письмах, носивших личный характер, есть много зачеркнутых строк, и пытался прочитать эти места. Немало писем, по его мнению, было просто уничтожено. Существовала семейная цензура, поскольку брат и сестры композитора были заинтересованы в сокрытии истинных обстоятельств смерти Чайковского. Брат Петра Ильича, Модест Чайковский, «наложил руку» практически на все его произведения. Если бы разразился скандал, сочинения Чайковского исполнялись бы гораздо реже и семья лишилась бы значительных средств, которые получала в соответствии с авторскими правами.

Вторая волна цензуры, говорит Доминик Фернандес, возникла в годы советского режима. Коммунистическая доктрина — пуританская, согласно которой великий национальный композитор не мог быть гомосексуалистом. Все издания советского времени не содержали даже намека на этот факт, Чайковского представляли идеальным со всех точек зрения.

В романе «Суд чести», как и в других своих произведениях, Доминик Фернандес прибегает к широким историческим параллелям. Он считает, что в России с Чайковским произошло то же, что через два года случилось в Англии с писателем Оскаром Уайльдом: высшее общество, до поры до времени закрывавшее глаза на гомосексуальные наклонности обоих выдающихся людей, вдруг решило свести с ними счеты. Согласно Уголовному кодексу, гомосексуализм в России преследовался по закону, и Александр III, слывший большим моралистом, направил стрелы монаршего гнева в сторону одного из своих подданных. Вопрос только, говорит Фернандес, вершился ли суд чести от имени императора или же кого-то из его министров.

Членами суда чести, который предстает в романе французского писателя, становятся семь человек, в том числе монарх, судья, врач, член Госсовета и другие. Исключая императора, всех их объединяет то, что они когда-то вместе с Чайковским учились в Петербургском училище правоведения. Вердикту этого суда должен был подчиниться композитор. «Со времен Сократа, приговоренного афинянами, это был из ряда вон выходящий случай, — пишет Фернандес. — Понимаю, что русских может шокировать такая трактовка событий, переворачивающих их привычное сознание. Ничего другого в романе и предложить не мог, поскольку это наиболее правдоподобное изложение моего исторического поиска».