В сцене устрашения купца Восмибратова Несчастливцевым Аркашка помогал как мог. Он громыхал железом, подражая грому, и пугал этим Восмибратова. Используя слова Островского: «А я чертей играл. Прыгал вот так по сцене», Мейерхольд предложил мне быстро переодеваться в черта, прыгать и пугать Улиту в мохнатом трико с хвостом. Я решил, что Аркашке достаточно спрятаться за кресло, снять с себя штаны и выскочить оттуда в «чертовом трико» перед Улитой. Оправдывал я это тем, что Аркашка, одетый в разные старые театральные обноски, прихваченные из различных гардеробов, взял с собой и трико черта, которое носит вместо кальсон. В роли Аркашки было придумано очень много самых различных трюков. Мейерхольд трактовал эту роль как бесшабашного гаера и забулдыжку. Однако в такой трактовке был забыт Аркашка-человек. За трюками и почти цирковыми фортелями пропадал золотой текст Островского. Особенно это касалось знаменитых монологов Аркашки о родственниках и о встрече с трагиком Бичевкиным. Та степень жалости к Аркашке, несчастному неудачному актеру, которая должна была родиться в отношении к нему зрителей, исчезла. Мейерхольд прошел и мимо горечи, которая засела в душе Аркашки за всю его скитальческую актерскую жизнь. Аркадий Счастливцев не очень-то щепетилен, не брезгует ничем, может и «позаимствовать» и кое-что прихватить «ампоше», но все же он нес до конца пьесы свою благородную частицу актерской души. Ведь недаром пьеса кончается словами Несчастливцева, обращенными к Аркашке: «Руку, товарищ!»

Впрочем, возможно, я как актер также должен разделить ошибку Мейерхольда. Видимо, я не заметил и не использовал некоторых нюансов, которые давал мне Всеволод Эмильевич в своих показах. Я помню, Мейерхольд просил меня не забывать, что Счастливцев играл «любовников». Поэтому Всеволод Эмильевич предостерегал меня играть Аркашку как чистого комика. «Он легкий, не без изящества, служил на ролях первых любовников, поэтому его надо играть скорей простаком, чем комиком. Последнее может отяжелить роль».