«Спектакль прошел тихо, без резонанса, – пишет З. Владимирова в своей книге. – Он занял определенное место в репертуаре, играется довольно часто, на него ходят, но общественное внимание не привлечено к этой работе театра, – должно быть, потому, что в ней нет ничего, что можно впрямую соотнести с дарованием Ильинского. Не совсем понятно, почему он увлекся именно «Бовари», этой грустной историей о том, как сперва омещанилась, стала жертвой стоячего провинциального болота, а потом погибла женщина с душой, одна из тех, что плачут, по словам писателя, в десятках французских селений. По характеру проблемы, по краскам произведение далеко отстоит от Ильинского с его нравственным здоровьем: он призывает «милость к падшим», но там, где это сопрягается с юмором, с комическим смещением обыденных ситуаций.

И действительно, в этом спектакле Ильинский не господствует над материалом, не распоряжается им по-хозяйски, как было с «Ярмаркой тщеславия». До некоторой степени он здесь ведомый: он словно видит свою задачу лишь в том, чтобы донести до зрителя образы Флобера, проиллюстрировать известный роман. Однако чуткое ухо расслышит в спектакле одну из свойственных Ильинскому интонаций. Он раскрывает в этом спектакле какие-то интимные стороны своей личности, которые вообще не любит обнажать. Вспомним, чего стоило ему добиться душевного равновесия в «Старосветских помещиках», где так же, как в «Госпоже Бовари», его заливала, захлестывала волна сочувствия страдающему человеку. Только у режиссера Ильинского не было в запасе тех долгих лет, которые потратил Ильинский-чтец на то, чтобы очистить исполнение гоголевской повести от всякой сентиментальности, от «слезного» подтекста. Спектакль вышел и сразу же стал независим от своего создателя; нечто «слезное» в нем прослушивается, не нарушая, однако, стройности целого.