С тем большим ожесточением набросился режиссер на тех, кто сломал цветок, затоптал его грубо ногами. «Свиные рыла» обывательской Франции второй трети XIX столетия даны в спектакле без заострения – Ильинский последовательно историчен здесь. Но краски так положены, что каждая фигура фона отталкивает, вызывает отвращение, а общий колорит гнетет своей сумрачностью. Мы видим остроконечные крыши города, темные силуэты его приземистых зданий; бесконечный, унылый колокольный звон сплетается с далеким мычанием коров, с назойливым криком уличных зазывал, с трехнотной и плоской мелодией шарманки; тона – коричневые, серые, темно-зеленые (художник В. Рындин); временами недобрые красные сполохи проходят по этим холодным комнатам, углы которых скрадывает тьма.

Ильинский провел перед нами целую вереницу типов, появление которых не всегда вызывается необходимостью: можно было «уложиться» в гораздо меньшее число действующих лиц. Но в своей совокупной пошлости они сжили со света Эмму: все замечающий, сознательно подлый аптекарь Омэ, наглый Лере, с уверенной небрежностью раскидывающий свои сети, кумушки, страстно судачащие за забором, ораторы на земледельческом празднике, вещающие благоглупости как откровения, вертлявые маски, зазывно флиртующие на карнавале, проститутка, влачащаяся по улицам Руана. И над всем этим пестрым бездуховным миром встает, как зловещий символ, шарманщик, вертящий ручку, словно завод от адской машины, которая «сработает», как только в орбиту ее войдет потерявшая вкус к жизни Эмма.

Во всем этом чувствуется высокая постановочная культура. Ставя «Бовари», Ильинский доказал еще раз, что его обращение к этому роду деятельности перспективно. И все же хотелось, чтобы в следующий раз он выбрал пьесу, более близкую его таланту, такую, которая бы не сковывала, а развязывала его творческую инициативу».