Михаил Козаков «Крушение империи»

- Вот. Пять рублей вам… возьмите. Или сколько?

- Нет, что вы! - растерянно усмехнулся Калмыков. - Пять это много. Обыкновенно мы берем за такую поездку три рубля. Но вам, вы говорите, нужно срочно ехать, да к тому же мы немного рискуем, отдавая последнюю, запасную пару лошадей… В Снетин - четыре рубля!-коротко оборвал он свое объяснение.

Такая уступчивость и добросовестность была неожиданна и для приезжего и для станционного. приказчика. Евлампий что-то пробормотал в свои щетинистые, неровно подстриженные усы и неодобрительно засопел: не умеет, - как бог свят, не умеет! - держать станцию в своих руках молодой хозяин. Куда твое дело - старик Калмыков, Рувим Лазаревич! Один только рост у Семена от отца да фамилия! А ум где?

- Господи! - не утаивая досады, сказал Евлампий, когда хозяин вышел. - Вы… х-х… ямщику же не забудьте на водку: дешево… х-хы… коней взяли!

Постукивая о пол палкой и волоча больную ногу, он ушел отдавать распоряжения. Приезжий остался один.

Как полчаса назад его прельщала сонливая тишина, осевшая в этом чужом теплом доме, так испытывал он подъем духа и радость оттого, что видел и слышал теперь вокруг движение, звуки, голоса. Из глубины квартиры приходили в столовую и уходили какие-то люди - члены семьи Калмыкова; туда же несколько раз пробегала прислуга, и слышно было, как протяжно скрипит отворяемая ею дверца буфета и словно в мелком ознобе дрожит в ее руках на чайном подносе звонкое стекло стаканов; в самоваре на кухне потрескивали сухие, горячие угли, огонь мелькал и гудел в просвечивающейся дырявой трубе, просунутой коротким коленцем в печное отверстие, и крошились, выпрыгивая на поставленный под самовар железный противень, огненные угольки.