Михаил Козаков «Крушение империи»

Приезжий медленными и широкими шагами ходил по комнате, заглядывая то в одну, то в другую открытую дверь.

Он заплатил уже Калмыкову деньги, и через десять - пятнадцать минут станционные лошади умчат его, усталого путника, по долгожданной, последней дороге…

Приезжий посмотрел на свою корзину: она показалась ему хранилищем его туго завязанного прошлого. Кладь была тяжела.

Он вынул папиросу и хотел закурить, но вспомнил, что в коробке не осталось спичек. Пришлось идти на кухню - прикуривать от уголька, упавшего на противень. Уже приседая на корточки, услышал, как сзади него из сеней открылась, клямкнув рычажком запора, обитая войлоком дверь и кто-то, переступая порог, сказал другому:

- Осторожно, папа. Приезжий выпрямился и обернулся.

В кухню входили двое: тонкий, худощавый гимназист в наброшенной на плечи старенькой шинели вел за руку плотного, выше среднего роста человека в черном пальто с каракулевым воротником и в каракулевой круглой шапочке. Господин был в очках, но по тому, как медленно и осторожно передвигал он ноги и инстинктивно, щупающе шарил впереди себя свободной правой рукой, приезжий понял, что вошедший лишен был зрения.

- Пусти… пусти, Феденька, здесь я уже совершенно точно знаю дорогу, - слабо улыбаясь, убеждал он сына. - Тут у меня уже все шаги сосчитаны… Направление выверено. Пусти… Я сам, сам…

Они прошли, не раздеваясь, в калмыковскую квартиру.

- Кто это только что пошел: в очках.. слепой, кажется? - спросил приезжий у прислуги, пришедшей в кухню за самоваром.

- Ось тот, шо с Федей? - переспросила она таким тоном, словно приезжий хорошо знал этого Федю. - Так це ж сын нашего хозяина - Мирон Рувимович! Хиба вы не знаете?.. - словно он обязан был разбираться в родственных связях обширной калмыковской семьи.