Михаил Козаков «Крушение империи»

На его тарелочке все положено было с образцовой аккуратностью, и соседи украдкой поглядывали на эту тарелочку, следя за тем, что он делает, исправляли допущенные ими погрешности.

- Минута, господа… - отсчитал он и протянул руку к бокалу.

Словно наэлектризованная этим ожиданием, жена инженера Бестопятова быстро, раньше времени поднялась со стула и увлекла этим всех сидевших за столом.

- Что ты, Машенька! - успел только укоризненно бросить ей лысый, двухподбородный муж, от неожиданности чуть не уронивший вилку на пол.

Все расхохотались, и смех, как всегда, согнал царившую до того условную чопорность.

- Дуня, тушите свет.

- Рано, рано еще, господа.

- Вот уж поистине таинство!

- Еще несколько секунд - последний вздох тринадцатого года…

- Дуня! Тушите свет! - раздался голос Татьяны Аристарховны, и все умолкли.

Столовая погрузилась в темноту, и только из соседней комнаты молодежи на край стола падал молочный свет. Но и он через мгновение погас: молодежь делала то, что и взрослые. «Как бы не поцеловались еще в темноте…» - озабоченно думала в этот момент Софья Даниловна о Калмыкове и о своей дочери и в душе посетовала на Иришу, казавшуюся ей сегодня почему-то несдержанной и легкомысленной.

- Тс-с! - словно предостерегал ее шепотом кто-то неподалеку стоящий, но это короткое восклицание относилось к Ивану Теплухину, в темноте вышучивавшему торжественность, с которой все готовились услышать бой часов.

Последние секунды молчания, а затем короткий трескоток рычажка в стенных часах, и вслед за ним - первый, мягкий и глухой, бой часов. И, когда пробило двенадцать, та же Дуня вернула всем свет и голос.