Михаил Козаков «Крушение империи»

- Ты, я вижу, не плохой птичник! - усмехнулся ротмистр. - Только, Кандуша, данные… данные надо иметь, понимаешь?

- Факты в коробочке… Вот где факты - в коробочке все собраны! - мягко ударил себя несколько раз по лбу Кандуша. - Прошу разрешения вашего - официально сообщить, письменным документом, за полной своей подписью, позволю выразиться? За полной, как есть: Пантелеймон Никифорович Кандуша.

- Как хочешь!

- Так лучше будет. Имею наблюдение, - сознаюсь, - почти постоянное и для умственных заключений вполне полезное и отличное. Разрешите восвояси вернуться? - закончил Кандуша разговор и снял руку со стола.

- Иди, - кивнул ротмистр. И он с любопытством посмотрел на писаря.

Кандуша был такого же роста, как и Басанин, - выше среднего, широкоплечий, но плечи казались уж больно широки и мягки: мешковатый пиджак лежал на них немного свисло и топорщась. Копна под скобку подстриженных темнорусых длинных волос, разделенных сбоку пробором на две неравных части, была тяжела и густа: волосы были смазаны какой-то пахучей маслянистой жидкостью и аккуратно приглажены щеткой. Покрытая длинными тяжелыми волосами голова казалась непомерно большой и раздуто-круглой.

Землистый, зеленоватый цвет лица никогда не пропускал сквозь себя иной краски, и хилый, редкий волос на щеках и подбородке пробивался меж овальными прыщами и прыщиками, как выжженный вереск среди камней и кочек. Но прыщи не всегда были сухи: то под ухом, то на скуле синел кровяной след, - это вчера еще, наверно, Кандуша выдавливал прыщики, а сегодня присыпал их тальком.

Темные глаза были мутны, как разбавленные чернила, а зрачок мал и совсем незаметен.

«Прохвост, ах, какой прохвост, - подумал Басанин, отпуская от себя писаря. - Ну, пойми ты что-нибудь по таким глазам египетским!»