Михаил Козаков «Крушение империи»

Федя кинулся к полицеймейстеру и стал обыскивать его карманы.

Изо рта Горностаева шел горячий дурной запах ежеминутной отрыжки, Короткая и широкая, налитая жиром шея в мясистых складках покрылась крупными каплями пота. Он стекал ручейками. Было до того противно, что хотелось не платком, а горностаевской же кубанкой вытереть эту жирную влажную шею, закрыть шапкой зловонный рот…

Обезоруженного полицеймейстера повели в зал Общественного комитета, представители которого уже бежали навстречу предотвратить «самосуд» толпы. Пленник увидел знакомых людей и заплакал слезами благодарности.

- Пойдем, Вадим. Делать тут нечего.

Федя спрятал в карман отобранный у Горностаева маленький браунинг в замшевом чехле и протянул своему другу «бульдог», полученный час назад в полицейском участке.

- Не требуется, Федя. Уже имею.

Федя отыскал мастерового с косыми глазами и отдал ему револьвер.

- Мне бы из пушки по сволочи стрелять! - принимая «бульдог», зло и радостно сказал мастеровой.

- Не придется уже из пушки, товарищ!

- Воробьи, считаете? Ой-ли, - коршуны! Заночевать в тот день пришлось не у себя, на Тарасовской,

а в помещении врага. Во главе маленького отряда вооруженных студентов глубоким вечером Федя Калмыков подошел к домику на пустынной Сенной площади. На улице было темно, ни одного фонаря.

Звонка не было, - пришлось стучать в парадную дверь. Сначала - кулаком, а потом и прикладом винтовки. Это подействовало.