Михаил Козаков «Крушение империи»

- Расчувствовался! - презрительно буркнул студент Птицын.

- Жив будет, чего там! - уверенно сказал Женя Касаткин.

Федя смолчал: в самом деле, что он мог ответить?

Обоих раненых - Лурса и метранпажа - доставили при помощи постовой милиции в ближайшую больницу. У студента оказался раздробленным большой палец ноги, калмыковская пуля засела под лопаткой метранпажа.

Тут же, в больнице, составили протокол о ночном происшествии, записали адрес Феди и его товарищей.

- А если бы убили, коллега? - подавляя зевоту, отчего выступили ленивые слезы на заспанных бесцветных глазах, спросила его женщина-врач.

Она вскинула желтые густые ресницы и сострадательно скривила мясистые губы:

- А почему это все произошло собственно?

Он не мог в ту минуту толком все объяснить. Только возвратившись в типографию, Федя познал причину столь огорчившего его ночного происшествия.

В комнате метранпажа и его жены, где из непонятной скромности и вежливости студенты раньше не решались произвести по-настоящему обыск, они нашли теперь две связки свеженьких черносотенных прокламаций. «Союз русского народа» требовал в них от полиции и «верноподданных войск его императорского величества» расстрела «антиправительственных сходок и демонстраций, устраиваемых жидами и прочими крамольными инородцами».

За этими листовками и явился в ночную пору соратник метранпажа. Кто он был - так и не удалось тогда Феде узнать.

Утром он сбегал в больницу. Лурс радостно расцеловался с ним, посетовав только, что «в такие чудные дни» приходится валяться на больничной койке.

Федя повеселел. Он, улыбаясь и не без некоторого хвастовства, продемонстрировал товарищу горностаевский браунинг, в котором не хватало теперь несколько пуль.

Как зарядить снова револьвер - он не знал. А в душе надеялся, что никогда больше и не будет в том надобности.