Михаил Козаков «Крушение империи»

- Я думаю: устанешь! Сколько ночей ты не ночевала дома… - всячески стараясь скрыть свое раздражение, сказал Лев Павлович. - Так и надорваться, родненькая, можно.

Он жестом пригласил дочь сесть рядом с ним на диване.

- Ох, ты мое блудное малое дитятко… - старался он шутить. - Совсем, знаешь, как в евангельском сказании. Помнишь, как там? Сын жил распутно, но возвратился к отцу и сказал: отче, я согрешил против неба и перед тобою. А что ответил отец, - а? Отец сказал: приведите откормленного теленка и заколите его: станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мертв - и ожил, пропадал - и нашелся… Так ведь, курсёсточка моя, - а? Отец всегда хочет простить своего ребенка, Ириша.

- То есть? Ты хочешь сказать, что я в чем-либо перед тобой виновата? - стали серьезны и выжидательны ее прозрачные карие глаза. - Ты хочешь поговорить сейчас со мной о чем-то важном?

- Если хочешь - да!

- О чем?

- Но прежде - я хотел бы спросить…

Софья Даниловна вошла в комнату, неся на блюдце стакан горячего молока и бутерброд с маслом и сыром. Она протянула блюдце дочери: «Покуда там завтрак будет…» - и присела рядом с Иришей.

Тогда поднялся с дивана Карабаев и стал перед женой и дочерью. Он показался самому себе сейчас торжественным: он стоял, широко откинув в стороны руки, и широким взглядом блестящих глаз обводил членов своей семьи.

- Дорогие мои, будем говорить откровенно. Не правда ли? - столь же проникновенно-торжественно звучал его приятный голос.

- Пожалуйста, папа.