Михаил Козаков «Крушение империи»
- Упрекаете? Что ж, упрекайте, Иван Митрофанович. Презирайте. Не всем в Сибирь мучениками ходить: мы люди маленькие, нестоющие… Сломило… сломило нас, силенки надорвало, - сознаюсь, конечно. Да вы шапку… шапку снимите: жарко тут… Да и портрет царский, пипль-попль, обязывает! Не так?
Он уже в полной мере овладел собой и вел свою привычную игру, как вел ее почти с каждым собеседником, подсовывая ему, как силки птице, сразу несколько фраз различного содержания, чтобы тот, растерявшись, не знал, на какую ему в первую очередь ответить. И тем временем всматривался в нерешительности топтавшегося на одном месте Ивана Митрофановича.
- Да вы садитесь… садитесь, пожалуйста. Честь и место. Нет, не очень изменился за эти годы Иван Теплухин. На
присланной из департамента фотографии он был бородат, и борода, обрамлявшая все лицо, настолько преображала его, что Кандуша в первый момент не узнал тогда своего близкого знакомого, земляка. Но сейчас… сейчас Теплухин был таким, каким знал его четыре года назад.
Тот же резкий короткий взгляд серых глаз, круглое лицо с маленьким, слегка вздернутым носом и чувственные, расстегнутые губы - большеротый человек…
- Честь и место! - повторил он, садясь за стол и приглашая туда же Теплухина. - Эх, пипль-попль, долго не виделись! Судьба играет человеком, позволю себе высказаться.
- Откуда столько наглости у тебя - у Пантелейки? - не скрывая нарочито насмешливого и недружелюбного отношения к нему, подошел поближе Иван Митрофанович и, секунду поразмыслив, снял шапку и опустился на стул.
- Оттуда же, Иван Митрофанович, откуда у вас теперь покорность и натуральное, как говорится, спокойствие, - также подчеркнуто невозмутимо ответил Кандуша. - Зачем пришли к господину ротмистру? Давно мы не видались - это верно…