Михаил Козаков «Крушение империи»

- Доложи ротмистру Басанину, что мне нужно выяснить с ним один вопрос.

- Касательно?

- Касательно того, что может интересовать только меня.

- Не доверяете… мне не доверяете? Господи, боже мой! - как-то неожиданно печально и серьезно вздохнул Кандуша и перегнулся через стол к Ивану Митрофановичу. - Воля ваша, конечно, а напрасно не доверяете. Теперь можете доверять. Смысла мне нет вас обманывать: вы мою планиду видите, а я - вашу. Так? Вражды, - как, например, вражды личной, - нет у меня к вам? Нет. Уважал я вас? Уважал. Эх, вспомните только, Иван Митрофанович… Постойте, не перебивайте… Верил я вам? Верил. Пипль-попль! Атаманом своей души считал драгоценного Ивана Митрофановича! Может, вру? Сами знаете, так оно было, так… Брошюрки, прокламации по всем углам разносил, нелегальные листки чуть не городовому на спину наклеивал…

- Вот именно - городовому. Наверно, в руку ему совал да называл тайком наши фамилии.

- Не смеете! - вскрикнул Кандуша, и черные фитили его глаз зажглись на мгновение неподдельным гневом. - Не смеете так говорить, слышите? «Пантелейка»! Презрительно теперь называете, - а раньше? Кто раньше не щадил себя, позволю себе высказаться? Кому важную, опасную работу поручали? Мне, Пантелейке. Только называли тогда так - с дружбой, с любовью даже…

- Напрасно, значит.

- Нет, тогда - не напрасно. Не перебивайте, дайте досказать. Если уж встретились, выслушайте до конца. Вас и всех ваших товарищей по каторжной дороге увезли, а я остался. Кто знал меня? Никто, никогда. Что я есмь, что был тогда? Ну, что? Ну, ноготь с пальца вашего, Иван Митрофанович… Не больше. Кому ноготь срезанный во вред пойдет, - не так? А срезали тогда всех начисто, под самый корень… Революция или послабление государственной власти? Не будет ничего такого в России нашей - крышка! Выдуло сие помышление, как пыль с камня. Видали теперь Россию? А-а… то-то же!